ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ

В пять часов к дому тайного советника Бассевича нача­ли съезжаться гости. Здесь устраивалась первая в этом се­зоне ассамблея.

Уже три года, как собрания эти были учреждены цар­ским указом. Старики неохотно выполняли новую повин­ность, но молодежь, и особенно юные девицы, были в вос­торге. Кончилось сидение взаперти, скука долгих зимних ве­черов. Нынче, нарядившись в пышные платья со «шлемами», оголив руки и плечи, красуются молодые боярышни на ассам­блеях, ловко кружатся в заморских менуэтах, делают поли­тес с любезными кавалерами.

В комнатах светло и уютно. Горят толстые восковые све­чи, потрескивают дрова в печах. После промозглой петер­бургской сырости приятно очутиться в тепле, потрогать теп­лый бок печки, выложенной модным голландским кафелем. На каждой плитке голубой краской нанесен какой-нибудь рисунок: мельница машет крыльями или два человечка сидят на берегу ручья.

У стен стоят столы с разложенными на них мешками с табаком, лучинками для раскуривания, трубками, шашками и шахматами. Сюда садятся те, кто постарше: заслуженные генералы, богатые купцы, иностранные моряки и гости. Дамы проходят в другой конец залы. На ходу бросают быстрые взгляды  в развешанные  по стенам  зеркала:   в  порядке ли

прическа, не стерлись ли румяна, не смялись ли кружева и ленты.

Вошла княгиня Черкасская. Дамы стали шептать. Гордячка опять была в новом платье, — наверное, при­слано из самого Парижа! Во взглядах безвкусно разодетых купчих и нарумяненных сверх меры боярышень ясно чита­лась зависть, которую, впрочем, они пытались скрыть за сладкими улыбками.

Вскоре зала была полна и генерал-прокурор Ягужинский — бессменный распорядитель и душа всех ассамблей — объявил начало танцев. Под медленную тягучую музыку, на­поминающую скорее род погребального марша, чем танец, дамы и кавалеры выстроились в две шеренги и стали кла­няться и приседать. Затем каждая пара, взявшись за руки, обошла вокруг залы и вернулась на свое место. Все это проделывалось неторопливо, с важностью и без всякого соблю­дения такта, отчего движения танцоров вовсе не совпадали с музыкой.

Прошло не менее получаса, прежде чем церемониальные танцы закончились. Маршал ассамблеи, кругленький веселый француз, танцмейстер князя Меньшикова, взмахнул жезлом и провозгласил менуэт. В первой паре пошел Ягужинский с хозяйкой дома, за ними — Бассевич с княгиней Черкасской, голштинский герцог с голландской регентшей и еще несколь­ко именитых гостей.

Менуэт здесь танцевали иначе, чем в Европе: живее, без церемоний и чопорности. Между тем у некоторых танцоров, и особенно танцорок, осанка была прямая и свободная, дви­жения отличались легкостью и непринужденностью.

Оркестр заиграл англез. Молодежь, развеселившись, прыгала весело, выдумывая самые замысловатые прыжки и фигуры. Некоторые танцоры, знавшие множество контрадансов, старались замучить друг друга и танцевали их без пере­рыва. Особенно отличался Ягужинский, который был, как всегда, необыкновенно весел, но, к всеобщему удивлению, совершенно трезв.

Становилось шумно. За столами слышались громкие го­лоса. Густые клубы табачного дыма плыли по залу, меша­лись с облачками пудры, слетающей с высоких дамских при­чесок и мужских париков. Крепко пахло духами, юфтью, та­баком.

Средь общего веселья не сразу заметили появление цар­ской четы. Бассевич бросился навстречу, расшаркался, зале­безил. Петр резко отстранил его, прошел к столу, взял ку­бок с венгерским.

Грянул польский. Петр и Екатерина встали в первую пару. Они танцевали, как молодые, не пропускали ни одного па, успевая сделать по три круга, пока остальные оканчивали первый. Едва отзвучал польский, как Петр затеял со стари­ками новый танец. Выбрав каждому самую молодую и не­утомимую даму, он составил восемь пар и стал показывать фигуры. Старики удивленно смотрели на мелькавшие перед ними длинные ноги в башмаках и беспомощно топтались на месте. Государь, не отличавшийся долготерпением, решил применить иное средство и велел принести огромный кубок. «Те, кто и сейчас не запомнят, как сей фигуры выполнять на­добно, поучатся у кубка Большого Орла!» Услышав имя этого «грозного учителя», без которого не обходилась ни одна ассамблея, старики собрались с силами и ринулись в танец как на битву: запрыгали, затопали, заскакали, забыв про годы и седину. Гости хохотали и возгласами подбадривали танцоров.

Едва музыка смолкла и запыхавшиеся, не стоящие на ногах старики повалились на лавки, государь снова начал польский. Несчастные не получили и минуты отдыха. Едва двигаясь, тащились они за своими молоденькими дамами, так что было непонятно, кто кого ведет в этом диковинном поль­ском. Петр хотел протанцевать еще и менуэт, но Екатерина отказалась, и они тотчас уехали.

Вслед за царской четой ассамблею стали покидать и гости постарше. Но молодежь не унималась. Казалось, ни кава­леры, ни дамы вовсе не знают усталости и способны резвить­ся и прыгать всю ночь. Уже два раза разносили оранжад. Этот напиток, еще не известный в России, предназначался для  утоления жажды. Неутомимый Ягужин­ский затеял напоследок танец-игру. Все встали в общий круг, а сам генерал-прокурор со своей дамой — княгиней Черкас­ской - остался в центре. Княгиня присела в кокетливом ре­верансе, мягко выпрямилась и, поцеловав Ягужинского в губы, ловко надвинула ему парик на самый нос. Генерал-про­курор оставался, прям и неподвижен как стена. Каждая пара выдумывала какую-нибудь новую шалость. Больше всех

отличилась юная княжна Варвара: достав из кармана своего кавалера табакерку, она сделала вид, будто засовывает в нос понюшку табака и чихает. При этом девочка так смешно морщилась и строила такие уморительные гримасы, что ни­кто не мог удержаться от смеха.

Пробило десять. Ассамблею пора было закрывать. Как ни уговаривали Ягужинского потанцевать еще немного, он оста­вался непреклонен: «Ничего не могу поделать, господа! Цар­ский указ известен: ассамблею дольше десяти часов не про­должать. Пора, пора по домам, делу — время, потехе — час!»

Последние гости покидают залу. Слуги гасят свечи, от­крывают окна. Влажный холодный ветер врывается в ком­наты, поднимает с пола мусор, крутит его, играет и уносит в черную, без единого огонька ночь.