ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ

Князь Леопольд в прекрасном настроении: он ждет нового капельмейстера. Князь любит музыку и сам неплохо играет на скрипке. Теперь, когда его капеллой будет руководить один из лучших музыкантов Германии, престиж княжества возвысится необычайно.

Леопольд встречает нового капельмейстера радушно:

Наконец-то! А я с нетерпением жду вас. Мне только что прислали новые сонаты для скрипки и клавесина. Дивная музыка! Мы сегодня же поиграем их с вами, ведь вы не очень устали, мой дорогой Бах?

После Веймара Кетон показался Иоганну Себастьяну Баху особенно тихим и провинциальным. Среди аккуратного однообразия бюргерских домов княжеский дворец выглядел иностранцем. Как и все немецкие государи, немецкий князь старался походить на блистательного французского монарха. Дворец, переделанный с явной претензией на Версаль — новую резиденцию короля, нуждался, однако, в основательном ремонте: краска облупилась и пожухла, позолота стерлась,

лепка во многих местах обвалилась. Конечно, трудно Леопольду угнаться за Людовиком: на короля работает вся Франция, а на немецкого князя — не больше сотни разоренных, вконец обнищавших крестьян.

Старая княгиня подносит к глазам лорнет, чтобы лучше разглядеть нового капельмейстера.

Ну, конечно, она так и знала! Ее сын ничего не смыслит в людях! Придворный музыкант должен быть человеком светским, любезным, с галантными манерами. А этот?!

Вот он стоит, чуть расставив крепкие ноги, неторопливый и основательный, как крестьянин на своем поле! Большая голова, могучий лоб, цепкий взгляд. Увы, даже при желании в этом взгляде не увидишь стремления угождать, не разглядишь смиреной покорности, столь любезной сердцу больших и малых монархов. В нем нет даже послушания — качества, присущего, как известно, каждому немцу с рождения!

Княгиня вспоминает, что именно Баха четыре недели продержали в Веймарской тюрьме. И было за что: он требовал отставки! Какой-то музыкант, помощник капельмейстера, осмелился диктовать свою волю одному из могущественнейших немецких государей — Веймарскому герцогу Эрнсту

Августу вот теперь этот своевольный упрямец будет служить у них, в Кетоне. Княгиня опустила лорнет. Ничего не поделаешь, там, где дело касается музыки, с Леопольдом невозможно разговаривать.

* * *

Служить у Леопольда нетрудно. Князь не хвалится своим высоким титулом, относится к Баху просто, по-дружески. А главное, впервые, пожалуй, Бах может распоряжаться своим временем, впервые он чувствует себя свободным от мелочного унизительного контроля. Еще и сегодня в ушах его то и дело звучит скрипучий голос священника скромной церкви: «Считаю необходимым довести до вашего сведения, господин Бах, что ваши импровизации противоречат духу церковной музыки, каковая должна возвышать души прихожан и отвлекать их от всего земного! Ваша музыка звучит слишком пылко. Вы не должны забывать, господин Бах, что играете в храме божьем!»

Не лучше обстояло дело и в Веймаре. Даже ему, закаленному в житейских испытаниях, было невыносимо выслушивать глупейшие поучения герцога, возомнившего себя композитором. Бездарные опусы этого титулованного невежды приходилось переделывать заново.

Нет, по сравнению с Эрнстом Августом немецкий князь — сущий ангел! Его увлечение совсем безобидно: вернувшись из Италии, решил, что он певец, и теперь досаждает всем домашним бесконечными руладами и вокализами.

Одно плохо: в Кетоне нет органа. Для Баха это не только любимый инструмент. Орган — верный, испытанный друг. Никогда не забыть Баху тех счастливых часов, когда он оставался наедине с органом..

В церкви темно и пусто. Слабое дрожащее пламя свечи выхватывает из мрака два ряда клавиш. Туда, в их податливую глубину, погружает он пальцы. Послушная легчайшему прикосновению, рождается музыка. Величавые стройные аккорды плывут в гулкой пустоте, заполняют ее и, поднявшись вверх, медленно тают в густой темноте, где, невидимые глазу, парят легкие стрельчатые своды собора.

Удивительный, ни с чем не сравнимый инструмент, способный обрушиться громоподобной лавиной аккордов и прозвенеть нежным серебряным голосом флейты.Да, разлука с любимым инструментом очень тяжела, но Бах не из тех, кто опускает руки. В Кетоне нет органа, но есть оркестр, есть скрипка, с которой он никогда не расстается. Дома, в его рабочей комнате, стоят клавесин и клавикорды. Бах сам следит за ними, чистит от пыли, настраивает, меняет сработавшиеся перышки. Он делает это так ловко и быстро, что ни один мастер не может с ним соперничать.

Конечно, клавесину с его резким коротким звуком, так же как и более певучим, но слабым клавикордам, не сравниться с мощным звучанием органа. Их назначение аккомпанировать пению и танцам, терпеливо сносить упражнения неумелых детских пальцев. Ни один будущий музыкант, кем бы он ни был: органистом, певцом или композитором, не может обойтись без клавесина.

Бах давно понял: как бы досконально ни был изучен инструмент, в нем всегда есть еще не открытые возможности.

■. Стремление узнавать, постигать новое — его давняя страсть.

Даже старший брат, сухарь и педант, изводивший Себастьяна скучными упражнениями, не сумел

убить ее.В юности Бах мог прошагать десяток верст, чтобы послушать знаменитого органиста. И теперь, став зрелым мастером, продолжает учиться. Своим красивым круглым почерком он переписал пьесы Франсуа Куперена, прозванного великим за искусность в игре и сочинении для клавесина. В своих циклах Куперен объединяет танцы и пьесы не танцевального характера. Он называет их с чисто французским изяществом: «Душистая вода», «Чепчик на ветру», «Лилии распускаются».Музыка Куперена пленяет красотой и грацией, хотя по¬рой и кажется Баху немного пресной, лишенной жизненной силы. Он уверен: клавесин может звучать иначе — ярче, зна¬чительнее, разнообразней.• • *

Третьего декабря 1721 года в книге кетонской церкви появилась запись: «Сегодня вдовец господин Иоганн Себастьян Бах, княжеский капельмейстер, и девица Анна Магдалена, младшая дочь Иоганна Каспара Вюльскена, придворного и войскового трубача, по княжескому приказу обвенчались в нашей церкви».

Анне Магдалене исполнилось двадцать. У нее прекрасный голос и она очень любит музыку. Бах обучает ее игре на клавесине и клавикордах. Специально для нее он завел красивую тетрадь, надписал: «Нотная тетрадь Анны Магдалены Бах, начата в 1722 году». К концу года в тетради уже нет ни одной чистой страницы. Все они, расчерченные ниточками нотных линеек, пестрят быстрыми черными кружочками. Если долго вглядываться, покажется, будто на каждой вьется какой-то странный замысловатый орнамент.

Аллеманда, куранта, сарабанда — небольшие изящные пьесы. Они написаны для развлечения и отдыха и совсем не похожи на хитроумные ученые фуги. Правда, ее муж считает, что фуга —самая высокая из всех музыкальных форм, без

нее не может существовать настоящая серьезная музыка. Но Анне Магдалене больше по душе эти пьесы. В них все просто, понятно, а главное, среди них есть новые модные французские танцы. (Анна Магдалена не знает, что скоро сюиты из ее тетради будут называть французскими, может быть, как раз из-за этих, так нравящихся ей менуэтов, бурре и гавотов.)

Анна Магдалена играет недавно законченную Бахом пятую сюиту. Как и все остальные, она начинается с аллеманды.

Аллеманда — танец старинный, ее уже почти не танцуют. Музыка, когда-то неторопливая и степенная, звучит здесь совсем иначе — оживленно и подвижно. Говорливым ручейком бегут быстрые легкие ноты. Лишь на мгновение движение замедляется, мягкий округлый поклон завершает фразу, мелькнет нарядное украшение — ажурная трель или галантный мордент (будто бантик или кружево на старинном костюме) и снова струится, звенит непрерывный веселый поток.

Куранта. Догоняют друг друга ровные горошины-звуки, пульсирует быстрый текучий ритм.

Сарабанду Анна Магдалена играет с особым чувством. Певучая печальная мелодия, повторяясь, каждый раз звучит по-новому: то жалобным тягучим переливом флейты, то глубоким контральто виолончели. Сладкая спокойная грусть охватывает молодую женщину. Вслушиваясь в медлительное плавное течение музыки, она представляет себе торжественный церемонный танец, тяжелый черный бархат, жесткое кружево высоких воротников...

Впрочем, все это видится Анне Магдалене, наверное, потому, что она знает: когда-то сарабанду танцевали во время траурных церемоний. В музыке, написанной для нее Бахом, нет ни холода, ни мертвенной неподвижности. Она согрета живым сердечным теплом.

Странно, многие считают ее мужа суровым и мрачным. Это совсем не так. Он очень веселый человек. У себя дома, в кругу родных и друзей, он шутит, смеется, даже сочиняет стихи. Правда, стихи не удаются Баху. Ему проще выразить свои чувства в музыке. В такие добрые минуты он и записал ей в тетрадь эти гавот и бурре.

Гавот совсем маленький. Чтобы продлить его, Анна Магдалена повторяет пьесу несколько раз. Ей нравится простодушное задорное веселье, которым лучится каждая нотка;

неторопливая и важная уверенность, с какой переговариваются между собой ее правая и левая рука. Точно два рассудительных степенных человека. Она играет и улыбается от удовольствия, как будто надкусила румяное сочное яблоко.

Бурре звучит иначе — изысканно, грациозно. Так и видишь изящную куколку-маркизу с тонюсенькой талией, в пышных атласных юбках. На фарфоровом личике — мушки, в волосах, взбитых в высокую прическу, цветы. И в голову не придет, что бурре — танец дровосеков. Когда-то, танцуя его, крестьяне притоптывали и подпрыгивали, делая вид, будто уминают валежник. А сейчас они, верно, и не узнают своего простоватого деревенского увальня в этом галантном придворном кавалере.

.и бурре нравятся Анне Магдалене больше других пьес сюиты. Еще бы, ведь это не какие-нибудь прабабушкины аллеманды, а модные современные танцы, которые Анна Магдалена умеет и любит танцевать.

Клавесин искусно подражает однообразному напеву волынки. Бах говорил ей, что волынку в Нормандии называют луром. Мелодия, приближаясь, звучит высоко и звонко, а, удаляясь, гудит низко и глухо. Кажется, далекое эхо вторит печальному голосу лура.

Перед последней частью сюиты Анна Магдалена останавливается. Жигу не сыграешь сразу, с листа. Надо прежде хорошенько выучить каждую руку, разобраться в движении голосов. Анна Магдалена всегда удивляется тому, что жига — танец английский. Ей непонятно, как могли флегматичные англичане придумать такой быстрый, огневой танец. Правда, за всю свою жизнь она видела только двоих англичан- купцов, ненадолго остановившихся в Кетоне. Кто знает, может быть, есть и другие, не похожие на них?

На лестнице слышны шаги. Анна Магдалена спешит навстречу мужу. Она просит, чтобы Бах еще раз сыграл ей трудную пьесу.

.Задорная острая тема прозвенела веселым колокольчиком, запрыгала, замелькала то в нижнем басовом голосе, то в верхнем, то снова в басу. Вызванивает, вытанцовывает свою нехитрую песенку. Надо не упустить, не прозевать ее, каждый раз подчеркнуть, показать заново. И при этом не забыть о других голосах. Они журчат, торопятся.

И, кажется, никогда не остановятся в своем неустанном стремительном беге.

У Баха каждая нотка жиги ровная, гладкая, как жемчужина, все голоса слышны, ни одно проведение темы не смажется, не пропадет. И не скажешь никогда, что пьеса сложная. Кажется, сыграть ее ничего не стоит. На возгласы одобрения и восторга Бах неизменно отвечает: «В этом нет ничего удивительного. Старайтесь всегда вовремя ударять по нужной клавише, и тогда инструмент будет играть сам».

Но Анна Магдалена хорошо знает, сколько часов надо провести за клавесином, чтобы он «заиграл сам», чтобы скучное упражнение зазвучало настоящей музыкой, радостно и свободно.

Бах играет. Его лицо, обычно замкнутое и суровое, разгладилось и посветлело. О чем он думает? Предчувствует ли ту огромную славу, которая придет к нему, когда уже ни его, ни Анны Магдалены не будет в живых? Нет, для кетонского капельмейстера сочинять музыку так же естественно, как для садовника — заботиться о своих яблонях, а для крестьянина - растить хлеб. Так же, как они, он упорен и неутомим в своем труде.

беспечность танца он соединил с ясной логикой мысли, стремительность вихревого движения заключил в строгие рамки фуги. И клавесин зазвучал ярче, полнее, словно перенял от своего старшего брата органа частицу силы и красоты.

Да и могло ли быть иначе, когда играл сам Иоганн Себастьян Бах