ИСТОРИЯ ВТОРАЯ
Господин Монброн проснулся поздно. Еще не открыв глаза, вспомнил: сегодня король дает большой регулярный бал в Версале. В ночной рубашке Монброн принялся расхаживать по комнате, неуклюже расшаркиваться, сгибаться всем туловищем и помахивать рукой, будто полоскал невидимое глазу белье. Дзинь! Стакан с водой, а следом и весь ночной столик рухнули на пол. Вбежал слуга. Лицо толстое, заспанное, волосы торчат дыбом. Вытаращил глаза, молча собрал осколки и поставил на место столик.
— Что мое платье?
— Готово, сударь, еще вчера принесли.
Слуга исчез за дверью и через минуту явился, неся на вытянутых руках новый костюм своего господина. Голову он отвернул в сторону, чтобы, не дай бог, не дыхнуть на господскую одежду.
Костюм был чудо
как хорош. Вишневого цвета камзол из тончайшего голландского сукна украшали
широкие золотые кружева и два ряда мелких жемчужных пуговиц. Штаны черного
бархата расшиты серебром, а башмаки с высокими гнутыми каблуками заканчивались
круглой, обсыпанной жемчугом пряжкой. Но всего лучше плащ: короткий, алого
шелка, с роскошными золотыми застежками в виде улыбающихся львиных
мордочек. Господин Монброн, вдев ноги в туфли, накинул плащ
прямо на рубашку и, горделиво выпрямившись, устремился к зеркалу. Слуга молча
принес огромный, цвета вороньего крыла парик, расчесанный еще с вечера, и
водрузил его на голову господина.
Из зеркала на Монброна смотрело по-детски пухлое, с маленьким носиком и тоненькими бесцветными усиками лицо. Лицо молодого провинциала, только-только приехавшего в Париж, но уже удостоенного чести быть приглашенным на королевский бал. Впрочем, приглашение ему помог получить кузен, блестящий франт и любимец короля. Он заедет за Монброном и отвезет его в Версаль в своей новой щегольской карете.
Монброн едва успел выпить кофе и в последний раз взглянуть в зеркало, как в дверь постучали.
Красавец кузен быстро оглядел своего протеже. Он-то сразу заметил чересчур пышный и черный
парик, яркий плащ и слишком массивные, (сразу видно, что из поддельного золота) застежки.
— Да, я все забываю спросить вас, хорошо ли вы танцуете?
— Конечно, разумеется!
Монброн хотел ответить небрежно, уверенным тоном светского человека, но вышло как-то уж очень громко и торопливо.
В карете Монброн задумался. В самом деле, виноват ли он в том, что отец не в состоянии был нанять ему учителя танцев, как это делали все дворяне и даже зажиточные буржуа для своих детей. Да и настоящих кавалеров ему не приходилось встречать в своем захолустье. Только здесь, в Париже, увидел подлинную изысканность и хорошие манеры. Учитель танцев, которого он взял сразу же после приезда, не скрывает: для того чтобы научиться приличным манерам и овладеть менуэтом, нужны годы.
«Ибо что такое менуэт? — При этих словах длинный и сухой, как сучок, палец старого маэстро пронзал воздух. — Менуэт — это король танцев и танец королей, это совершенство грации и красоты! Вы скажете, сударь, что существует и другой менуэт — танец крестьян из Пуату, простодушный и веселый. Да, отвечу я вам, менуэт родился из народной пляски, так же как и все известные мне танцы. Но, удостоившись внимания двора и самого государя, — тут голос старика
обычно переходил на пронзительно-свистящие ноты, а глаза, округлившись, готовы были выпрыгнуть из орбит, — менуэт обрел' новую, высшую сущность. По тому, как танцуют менуэт, я берусь определить, к какому сословию принадлежит человек, и, уверяю вас, не спутаю природного дворянина и аристократа с простолюдином».
Но все эти восторженные тирады мало помогали делу. Учение шло туго. Ноги не желали плавно скользить по паркету, семенить мелким неспешным шагом.
— Pas menus — маленький шаг — это основа менуэта! — кричал рассерженный учитель.
Руки нелепо топорщились, не умея изящно округлиться, красиво играть со шляпой. Позвоночник не желал гнуться так легко и непринужденно, как того требовал глубокий придворный реверанс. «Вот и сегодня, — грустно вспомнил Монброн, — попробовал утром повторить фигуры — и пожалуйста, опрокинул столик. Что ж, в конце концов, можно и не танцевать самому, отговорюсь нездоровьем». Это неожиданное решение немного успокоило его и придало бодрости.
Они подъезжали к Версалю. Уже виднелись высокие светлые стены, покатые крыши. Дворец, казавшийся воздушным и легким, выступал из темной густой зелени парка, напоминая волшебные замки детских сказок.
Кузен, стройный и цветущий, как душистый горошек, быстро отошел от Монброна. Через минуту он уже раскланивался, шаркал ножкой, мел землю пышными перьями шляпы перед каким-то важным сановником.
Монброн с любопытством озирался вокруг, не зная, на что раньше смотреть и куда идти. Он уже слышал о чудесах новой королевской резиденции. Говорили, что сооружение, дворца и его убранство обошлись в 500 тысяч ливров. Но такой красоты бедный провинциал никак не мог себе представить. Ровные, посыпанные золотым песком аллеи расходились прямыми лучами от идеально круглых клумб. Цвели диковинные, невиданной яркости цветы. Высокими прозрачными столбами вздымались к небу струи фонтанов. Радужно искрились на солнце и весело лопотали маленькие шустрые водопады. Белели мраморные тела танцовщиц, богинь и героев, которыми в изобилии были уставлены парк и дворец. Но больше всего Монброна поразили деревья, искусно подстриженные в форме шаров, пирамид и кубов.
Казалось, уже ничто не сможет удивить его. Но во дворце бедняга совсем растерялся. Картины, фарфор, хрупкая мебель, к которой даже прикоснуться страшно. Казалось, стоит сесть на точеный, весь в завитушках стульчик — и он тотчас рассыплется. Стены затянуты узорчатым шелком или расписаны сценами охоты. И везде — ослепительный король-солнце, как называли Людовика XIV придворные поэты. В специально отведенных залах полотна Рафаэля, Тициана, Корреджо. Все, что есть лучшего в Европе, собрано здесь, в Версале.
На Рафаэля и Тициана Монброн не обратил внимания. Зато в немом изумлении застыл перед портретом китайского императора, подаренным этим таинственным монархом французскому королю. Неизвестно, что поразило юношу больше: искусство, с каким была написана картина, или сам факт, что Китай и его император действительно существуют на свете.
— Вот он где! — подлетел к нему кузен. — А я повсюду ищу вас! Идемте скорее, бал сейчас
начнется!
Они быстро миновали несколько темных, плохо освещенных комнат, торопливо спустились по узкой круглой лестнице. Неожиданно в глаза ударил сильный свет. Ослепленный, Монброн немного замешкался, но тут же был подхвачен решительной рукой своего спутника.
В огромной, ярко освещенной зале было полно народу. Монброн не различал отдельных лиц. Пестрая блестящая толпа сливалась в одно непрестанно двигающееся, гудящее пятно. Монброну казалось, что его окружают удивительно красивые и благородные люди. Из женщин ни одна не была уродливой или старой. Даже поседевшие на службе фрейлины, затянутые в строгие темные платья, представлялись ему юными девушками.
В глубине залы на небольшом возвышении сидели музыканты. Перед ними лицом к публике стоял невысокий полный человек с жезлом в руке. Это Жан Батист люли композитор, чью музыку пела и играла вся Франция. Про него ходили легенды, но жизнь его была удивительней самых необыкновенных рассказов.
Когда-то бедный флорентийский мальчишка попал в Париж. Без денег, без протекции. У него была только гитара и звонкий голос. И еще — огромный талант,
энергия и упорство крестьянина. И вот его оперы и балеты ставятся в театре короля Франции, а оркестр, которым он руководит, считается лучшим в Европе.
Всего этого Монброн не мог знать. Он только с удивлением разглядывал лицо, так не вязавшееся с роскошным костюмом придворного; мясистые щеки, густые сросшиеся брови, презрительно
оттопыренная нижняя губа. Настоящее лицо простолюдина. На мгновение их взгляды встретились. В быстрых черных глазах толстяка блеснула насмешка.
«Нет, не может быть, мне показалось!» — Монброн отвернулся.
«Глупый петушок, пыжится, чтобы походить на этих чопорных индюков. — Лицо Люли приняло прежнее высокомерное выражение. — Знал бы он, сколько среди них невежд и болванов!»
Вдруг по залу пронеслось какое-то неуловимое, быстрое движение. Толпа расступилась. Монброна оттеснили в дальний угол, так что он едва мог видеть происходящее. На середине залы остались две пары. Платье одного из кавалеров, освещенное множеством горевших свечей, сверкало так, что на него больно было смотреть. В осанке этого человека чувствовалась привычка повелевать, величавая и властная уверенность. «Король?!» Монброн едва сдержался, чтобы не вскрикнуть.
.. .Танцоры склонились в учтивом реверансе. Букли париков упали на лица, перья шляп коснулись пола. Взоры дам, скромно потуплены, пышные юбки чуть приподняты, открывая крошечные башмачки с большими атласными бантами. Медлительно плавны движения, кисти рук картинно выгнуты, ноги скользят почти незаметно, точно приклеенные к полу. Вот он, знаменитый pas menus, который Монброн никак не может усвоить. Торжественно звучат скрипки, с важным спокойствием двигаются танцоры, выписывают на паркете замысловатый узор в виде буквы S.
Монброн продолжал следить за бесконечными пируэтами, турами и поворотами. Но постепенно его пыл стал угасать. С великим стыдом он должен был признаться самому себе, что ему просто скучно. «Это оттого, что у меня безнадежно плохой вкус, — уныло думал юноша. — Дома я часами смотрел на пляски крестьян - и мне никогда не надоедало их
грубое веселье. А сейчас, когда передо мной выступают искуснейшие танцоры Франции, я скучаю». Он незаметно огляделся. С пристальным благоговейным вниманием наблюдали придворные за менуэтом короля. Обменивались понимающими взглядами, шумно вздыхали или, наоборот, затаив дыхание, следили за особенно удачными фигурами. На всех лицах почтительное восхищение.
Восхищение? Нет — давняя привычная скука, едва скрытая под маской притворного восторга и умиления. В Версале уже давно не веселились. Здесь совершали некий ритуал, торжественную церемонию, каждый жест в которой был расписан и разучен заранее. И двор, и сам король подчинялись единственному полновластному монарху — этикету. И только наивный, неопытный провинциал мог не заметить за изяществом манер и любезными улыбками лицемерия и фальши придворных.
Менуэт кончился. Король и его приближенные удалились. Танцы продолжались. Теперь в центре залы выступало уже несколько пар. Остальные все так же наблюдали за ними и прогуливались по галереям и комнатам дворца. Многие, спасаясь от духоты, вышли в парк. Около девяти часов начали разносить угощение. Лакеи в богатых ливреях с надменными каменными лицами ловко двигались среди толпы. Большие подносы были заставленные всевозможными сладостями, конфетами, мороженым и прохладительными напитками.
— Выпейте, друг мой, вы почувствуете себя свободнее! Кузен протянул Монброну бокал, налитый
жидкостью. Что-то сладкое и крепкое обожгло рот, разлилось блаженным теплом, горячей волной ударило в голову. Стало легко и весело.
— Сейчас снова начнутся танцы, пойдемте, я представлю вас маркизе де...
За шумом Монброн не расслышал имени. «А, правда, отчего бы не попробовать? — пронеслось в разгоряченной вином голове. — Чем я хуже этих великосветских франтов».
Он не помнил, как очутился около молодой дамы в светлом платье. Ее тонкая талия возвышалась над пеной воздушных кружев и лент. Руки небрежно играли огромным веером. Снова зазвучал менуэт. Монброн сдернул с головы шляпу, нагнулся в учтивом поклоне. Но вдруг ноги и руки
одеревенели, не стало слышно музыки, уши как будто ватой заложило. Надеясь поймать такт, он все еще продолжал наклоняться вперед и высоко поднимать руку, но уже никак не мог вспомнить, в каком порядке следуют все па и фигуры. На лице его еще блуждала улыбка. Приветливая улыбка любезного кавалера. Но теперь, задержавшись на губах так долго, она выглядела нелепо и даже глупо. Неугомонная маска веселья на красном потном лице. Как в страшном сне, видел он вокруг себя гигантские раскачивающиеся парики, широко открытые или прищуренные глаза, бесконечное множество ртов. Рты, растянутые в улыбке, распахнутые в смехе, открытые в хохоте. Да, да, все смеялись, хохотали до слез:
— Смотрите, смотрите, он не умеет танцевать, он не знает менуэта!
Кузен смеялся громче всех и даже указывал на Монбро-на пальцем, забыв, что это самый дурной тон.
Бежать! Вон из этой залы! На улицу, в темноту, где никто его не увидит.
Не помня себя, никого не различая, пробирался Монброн к выходу. Прочь из Версаля, прочь из Парижа, подальше от бездушных красавиц и франтов, сделавших из него игрушку и посмешище!
К себе он вернулся ночью, весь в грязи, с порванными чулками. Не раздеваясь, рухнул на кровать. С первым же дилижансом господин Монброн навсегда покинул Париж.