ИСТОРИЯ ВТОРАЯ

Домашняя ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ ИСТОРИЯ ВТОРАЯ ИСТОРИЯ ВОСЬМАЯ ИСТОРИЯ ДЕВЯТАЯ ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ ИСТОРИЯ ПЯТАЯ ИСТОРИЯ ШЕСТАЯ ИСТОРИЯ СЕДЬМАЯ ИСТОРИЯ ДЕСЯТАЯ Об авторе

Господин Монброн проснулся поздно. Еще не открыв глаза, вспомнил: сегодня король дает большой регулярный бал в Версале. В ночной рубашке Монброн принялся расха­живать по комнате, неуклюже расшаркиваться, сгибаться всем туловищем и помахивать рукой, будто полоскал неви­димое глазу белье. Дзинь! Стакан с водой, а следом и весь ночной столик рухнули на пол. Вбежал слуга. Лицо толстое, заспанное, волосы торчат дыбом. Вытаращил глаза, молча собрал осколки и поставил на место столик.

—  Что мое платье?

—  Готово, сударь, еще вчера принесли.

Слуга исчез за дверью и через минуту явился, неся на вытянутых руках новый костюм своего господина. Голову он отвернул в сторону, чтобы, не дай бог, не дыхнуть на господ­скую одежду.

Костюм был чудо как хорош. Вишневого цвета камзол из тончайшего голландского сукна украшали широкие золо­тые кружева и два ряда мелких жемчужных пуговиц. Штаны черного бархата расшиты серебром, а башмаки с высокими гнутыми каблуками заканчивались круглой, обсыпанной жем­чугом пряжкой. Но всего лучше плащ: короткий, алого шел­ка, с роскошными золотыми застежками в виде улыбающих­ся  львиных   мордочек.   Господин   Монброн,   вдев   ноги   в  туфли, накинул плащ прямо на рубашку и, горделиво выпрямив­шись, устремился к зеркалу. Слуга молча принес огром­ный, цвета вороньего крыла парик, расчесанный еще с вечера, и водрузил его на голову господина.

Из зеркала на Монброна смотрело по-детски пухлое, с маленьким носиком и тоненькими бесцветными усиками лицо. Лицо молодого провинциала, только-только приехав­шего в Париж, но уже удостоенного чести быть приглашен­ным на королевский бал. Впрочем, приглашение ему помог получить кузен, блестящий франт и любимец короля. Он заедет за Монброном и отвезет его в Версаль в своей новой щегольской карете.

Монброн едва успел выпить кофе и в последний раз взглянуть в зеркало, как в дверь постучали.

Красавец кузен быстро оглядел своего протеже. Он-то сразу заметил чересчур пышный и черный

парик, яркий плащ и слишком массивные, (сразу видно, что из поддель­ного золота) застежки.

—  Да, я все забываю спросить вас, хорошо ли вы тан­цуете?

—  Конечно, разумеется!

Монброн хотел ответить небрежно, уверенным тоном светского человека, но вышло как-то уж очень громко и то­ропливо.

В карете Монброн задумался. В самом деле, виноват ли он в том, что отец не в состоянии был нанять ему учителя танцев, как это делали все дворяне и даже зажиточные бур­жуа для своих детей. Да и настоящих кавалеров ему не при­ходилось встречать в своем захолустье. Только здесь, в Па­риже, увидел подлинную изысканность и хорошие манеры. Учитель танцев, которого он взял сразу же после приезда, не скрывает: для того чтобы научиться приличным манерам и овладеть менуэтом, нужны годы.

«Ибо что такое менуэт? — При этих словах длинный и сухой, как сучок, палец старого маэстро пронзал воздух. — Менуэт — это король танцев и танец королей, это совершен­ство грации и красоты! Вы скажете, сударь, что существует и другой менуэт — танец крестьян из Пуату, простодушный и веселый. Да, отвечу я вам, менуэт родился из народной пляски, так же как и все известные мне танцы. Но, удостоив­шись  внимания   двора   и самого  государя, — тут  голос  старика

 обычно переходил на пронзительно-свистящие ноты, а глаза, округлившись, готовы были выпрыгнуть из орбит, — менуэт обрел' новую, высшую сущность. По тому, как тан­цуют менуэт, я берусь определить, к какому сословию при­надлежит человек, и, уверяю вас, не спутаю природного дво­рянина и аристократа с простолюдином».

Но все эти восторженные тирады мало помогали делу. Учение шло туго. Ноги не желали плавно скользить по пар­кету, семенить мелким неспешным шагом.

Pas menus — маленький шаг — это основа менуэта! — кричал рассерженный учитель.

Руки нелепо топорщились, не умея изящно округлиться, красиво играть со шляпой. Позвоночник не желал гнуться так легко и непринужденно, как того требовал глубокий при­дворный реверанс. «Вот и сегодня, — грустно вспомнил Мон­брон, — попробовал утром повторить фигуры — и пожалуй­ста, опрокинул столик. Что ж, в конце концов, можно и не танцевать самому, отговорюсь нездоровьем». Это неожидан­ное решение немного успокоило его и придало бодрости.

Они подъезжали к Версалю. Уже виднелись высокие светлые стены, покатые крыши. Дворец, казавшийся воздуш­ным и легким, выступал из темной густой зелени парка, на­поминая волшебные замки детских сказок.

Кузен, стройный и цветущий, как душистый горошек, быстро отошел от Монброна. Через минуту он уже расклани­вался, шаркал ножкой, мел землю пышными перьями шляпы перед каким-то важным сановником.

Монброн с любопытством озирался вокруг, не зная, на что раньше смотреть и куда идти. Он уже слышал о чуде­сах новой королевской резиденции. Говорили, что сооруже­ние, дворца и его убранство обошлись в 500 тысяч ливров. Но такой красоты бедный провинциал никак не мог себе пред­ставить. Ровные, посыпанные золотым песком аллеи расхо­дились прямыми лучами от идеально круглых клумб. Цвели диковинные, невиданной яркости цветы. Высокими прозрач­ными столбами вздымались к небу струи фонтанов. Радужно искрились на солнце и весело лопотали маленькие шустрые водопады. Белели мраморные тела танцовщиц, богинь и героев, которыми в изобилии были уставлены парк и дворец. Но больше всего Монброна поразили деревья, искусно под­стриженные в форме шаров, пирамид и кубов.

Казалось, уже ничто не сможет удивить его. Но во двор­це бедняга совсем растерялся. Картины, фарфор, хрупкая ме­бель, к которой даже прикоснуться страшно. Казалось, стоит сесть на точеный, весь в завитушках стульчик — и он тотчас рассыплется. Стены затянуты узорчатым шелком или распи­саны сценами охоты. И везде — ослепительный король-солн­це, как называли Людовика XIV придворные поэты. В специ­ально отведенных залах полотна Рафаэля, Тициана, Корреджо. Все, что есть лучшего в Европе, собрано здесь, в Версале.

На Рафаэля и Тициана Монброн не обратил внима­ния. Зато в немом изумлении застыл перед портретом китай­ского императора, подаренным этим таинственным монар­хом французскому королю. Неизвестно, что поразило юно­шу больше: искусство, с каким была написана картина, или сам факт, что Китай и его император действительно суще­ствуют на свете.

— Вот он где! — подлетел к нему кузен. — А я повсюду ищу вас! Идемте скорее, бал сейчас

начнется!

Они быстро миновали несколько темных, плохо освещен­ных комнат, торопливо спустились по узкой круглой лест­нице. Неожиданно в глаза ударил сильный свет. Ослеплен­ный, Монброн немного замешкался, но тут же был подхва­чен решительной рукой своего спутника.

В огромной, ярко освещенной зале было полно народу. Монброн не различал отдельных лиц. Пестрая блестящая толпа сливалась в одно непрестанно двигающееся, гудящее пятно. Монброну казалось, что его окружают удивительно красивые и благородные люди. Из женщин ни одна не была уродливой или старой. Даже поседевшие на службе фрей­лины, затянутые в строгие темные платья, представлялись ему юными девушками.

В глубине залы на небольшом возвышении сидели музы­канты. Перед ними лицом к публике стоял невысокий полный человек с жезлом в руке. Это   Жан Батист люли  компо­зитор, чью музыку пела и играла вся Франция. Про него хо­дили легенды, но жизнь его была удивительней самых не­обыкновенных рассказов.

Когда-то бедный флорентийский мальчишка попал в Па­риж. Без денег, без протекции. У него была только гитара и   звонкий   голос.   И   еще — огромный   талант, 

энергия и упорство крестьянина. И вот его оперы и балеты ставятся в театре короля Франции, а оркестр, которым он руководит, считается лучшим в Европе.

Всего этого Монброн не мог знать. Он только с удивле­нием разглядывал лицо, так не вязавшееся с роскошным костюмом придворного; мясистые щеки, густые сросшие­ся брови, презрительно

оттопыренная нижняя губа. На­стоящее лицо простолюдина. На мгновение их взгляды встретились. В быстрых черных глазах толстяка блеснула насмешка.

«Нет, не может быть, мне показалось!» — Монброн от­вернулся.

«Глупый петушок, пыжится, чтобы походить на этих чопорных индюков. — Лицо Люли приняло прежнее высокомер­ное выражение. — Знал бы он, сколько среди них невежд и болванов!»

Вдруг по залу пронеслось какое-то неуловимое, быстрое движение. Толпа расступилась. Монброна оттеснили в даль­ний угол, так что он едва мог видеть происходящее. На се­редине залы остались две пары. Платье одного из кавалеров, освещенное множеством горевших свечей, сверкало так, что на него больно было смотреть. В осанке этого человека чув­ствовалась привычка повелевать, величавая и властная уве­ренность. «Король?!» Монброн едва сдержался, чтобы не вскрикнуть.

.. .Танцоры склонились в учтивом реверансе. Букли па­риков упали на лица, перья шляп коснулись пола. Взоры дам, скромно потуплены, пышные юбки чуть приподняты, откры­вая крошечные башмачки с большими атласными бантами. Медлительно плавны движения, кисти рук картинно выгнуты, ноги скользят почти незаметно, точно приклеенные к полу. Вот он, знаменитый pas menus, который Монброн никак не может усвоить.  Торжественно звучат скрипки, с важным спокойствием двигаются танцоры, выписывают на паркете за­мысловатый узор в виде буквы S.

Монброн продолжал следить за бесконечными пируэта­ми, турами и поворотами. Но постепенно его пыл стал уга­сать. С великим стыдом он должен был признаться самому себе, что ему просто скучно. «Это оттого, что у меня безна­дежно плохой вкус, — уныло думал юноша. — Дома я часами смотрел на пляски крестьян - и мне никогда не надоедало их

грубое веселье. А сейчас, когда передо мной выступают искуснейшие танцоры Франции, я скучаю». Он незаметно огляделся. С пристальным благоговейным вниманием наблю­дали придворные за менуэтом короля. Обменивались пони­мающими взглядами, шумно вздыхали или, наоборот, за­таив дыхание, следили за особенно удачными фигурами. На всех лицах почтительное восхищение.

Восхищение? Нет — давняя привычная скука, едва скры­тая под маской притворного восторга и умиления. В Версале уже давно не веселились. Здесь совершали некий ритуал, торжественную церемонию, каждый жест в которой был рас­писан и разучен заранее. И двор, и сам король подчинялись единственному полновластному монарху — этикету. И только наивный, неопытный провинциал мог не заметить за изящест­вом манер и любезными улыбками лицемерия и фальши придворных.

Менуэт кончился. Король и его приближенные удалились. Танцы продолжались. Теперь в центре залы выступало уже несколько пар. Остальные все так же наблюдали за ними и  прогуливались по галереям и комнатам дворца. Многие, спа­саясь от духоты, вышли в парк. Около девяти часов начали разносить угощение. Лакеи в богатых ливреях с надменными каменными лицами ловко двигались среди толпы. Большие подносы были заставленные всевозможными сладостями, конфе­тами, мороженым и прохладительными напитками.

—  Выпейте, друг мой, вы почувствуете себя свободнее! Кузен протянул Монброну бокал, налитый

жидкостью. Что-то сладкое и крепкое обожгло рот, разли­лось блаженным теплом, горячей волной ударило в голову. Стало легко и весело.

—  Сейчас снова начнутся танцы, пойдемте, я представ­лю вас маркизе де...

За шумом Монброн не расслышал имени. «А, прав­да, отчего бы не попробовать? — пронеслось в разгорячен­ной вином голове. — Чем я хуже этих великосветских франтов».

 Он не помнил, как очутился около молодой дамы в светлом платье. Ее тонкая талия возвышалась над пеной воздушных кружев и лент. Руки небрежно играли огромным веером. Снова зазвучал менуэт. Монброн сдернул с головы  шляпу, нагнулся в учтивом  поклоне. Но вдруг ноги  и руки

одеревенели, не стало слышно музыки, уши как будто ватой заложило. Надеясь поймать такт, он все еще продолжал на­клоняться вперед и высоко поднимать руку, но уже никак не мог вспомнить, в каком порядке следуют все па и фигуры. На лице его еще блуждала улыбка. Приветливая улыбка лю­безного кавалера. Но теперь, задержавшись на губах так долго, она выглядела нелепо и даже глупо. Неугомонная маска веселья на красном потном лице. Как в страшном сне, видел он вокруг себя гигантские раскачивающиеся парики, широко открытые или прищуренные глаза, бесконечное множество ртов. Рты, растянутые в улыбке, распахнутые в смехе, открытые в хохоте. Да, да, все смеялись, хохотали до слез:

— Смотрите, смотрите, он не умеет танцевать, он не знает менуэта!

Кузен смеялся громче всех и даже указывал на Монбро-на пальцем, забыв, что это самый дурной тон.

Бежать! Вон из этой залы! На улицу, в темноту, где никто его не увидит.

Не помня себя, никого не различая, пробирался Мон­брон к выходу. Прочь из Версаля, прочь из Парижа, подаль­ше от бездушных красавиц и франтов, сделавших из него игрушку и посмешище!

К себе он вернулся ночью, весь в грязи, с порванными чулками. Не раздеваясь, рухнул на кровать. С первым же ди­лижансом господин Монброн навсегда покинул Париж.

Hosted by uCoz